Текст песни Александр Вулых - Бубновый Туз(поэма о штосе)
Александр Вулых - Бубновый Туз(поэма о штосе) слова песни
Текст песни Александр Вулых - Бубновый Туз(поэма о штосе)
Слова: А. Вулых Исп.: Александр Вулых Дух Сатаны – порочный Мастер,Летал над грешною Москвой,Рассыпав карточные мастиНад городскою мостовой.Он был печален и рассеян,Когда своей колодой карт( )В столичном городе посеялРазврат, коварство и азарт.В то пору над зарёй вечерней,Как будто бубна или черва,Звезда плясала над Кремлём,Во тьме глядясь в речной проём.А там в обнимку с нею вместеКачались в танце пики, крести,И ветер, залетев под мост,Вовсю играл с рекою в штос.Весь город, словно стол истёртый,Качался в дьявольской игре:Мелькали "жигули"-шестёркиСреди дерев породы треф…И долго-долго дух порочный Над стольным городом летал,Его шпилёвкой заморочил,Но под конец и сам устал;И, пролетев вокзал впритирку,Уже заканчивал денёк,Когда на Войковской в квартиркуОн залетел на огонёк…А там наклёвывалась драма:На плешку возложив ладонь,Сидел Виталий, сын Абрама,И некто – просто Молодой.Они не то, чтобы дружили –Они по-дружески пыжили.Виталий, а точнее – Боцман,Довольно опыта имел:Колод в открытую не коцал,Но, если надо, то умел…Умел без дела деньги делать(без них, понятно, жизнь плоха),Умел, насторожившись телом,Приветливо встречать лоха,Умел слегка пожать плечами,Куш получая или долгИ вновь с волненьем и печальюСадиться за игральный стол,Любил словечки "горка", "сонник",Свой столик и игру за ним,Любил по радио "Эстония"Послушать Иерусалим,Любил руками карты мацать,Болтать о всякой ерундеИ был похож на Карла МарксаВ своей курчавой бороде.Любил свою собаку Весту,Жену Галину, как невесту,Любил за газовой плитой…Но всё – о Боцмане довольно!Предвижу ваш вопрос невольно:А кто же этот, Молодой?Он риск любил и был поэтомуАвантюрист, почти Икар.Как мудро сказано поэтом –Жизнь для него – колода карт.Она бы моментально скисла,Когда б не карты и не риск, И просто не имела б смысла,Как плов, куда не клали рис.Для этой жизни бесшабашной,Где мать – Игра, отец – Азарт,Родился сразу он в рубашке,В рубашке от игральных карт.И сразу, с самого рожденьяВпадал он от "шпилёвки" в раж,Но самым верхом наслажденьяБыл для него... чужой мандраж.Той дрожью рук, что держат карты,Он наслаждался много лет,Как старой фреской Леонардо –Какой-нибудь искусствовед.Он был эстетом в этом роде,И это не понять другим,Когда зрачки в глазах напротивРастут, как по воде круги,Когда бесчувственная челюстьПод напряженьем мандражаСо скрипом парковых качелейОтвиснет мелко задрожав,И, будто бы к груди прикована,Застынет после, офигев,Как от удара ЧеренковаАнглийский город Бирмингем.Когда затягиваешь узел,Когда уже петлю дожал,Когда кадык по горлу ЗюзиСкользит, как лифт по этажам,Когда безумный и убогий Шпилевщик, карты теребя,Как прихожанин синагоги,Бормочет что-то про себя,И, обозвав кого-то поцем,Задолбит в стену головой…Будь то Порецкий или Боцман – Какое счастье, Боже мой!И Молодой, герой поэмы,Не мог без этого прожить,И, может, именно поэтомуОн ездил к Боцману пыжить. Но всё ж он понимал отлично,Что не играя задарма,Виталий уважал наличкуИ не любил пустой карман.И лишь того, кто очень беден Он допускал без бабок в дом…И Молодой в тот день был бледен –Он вёз последнее пальто!Не видел Мейерхольд с ЗахавойВ таком спектакле – высший сорт! –Как Боцман то пальто захавалИ прометал от шестисот,Как поминались все святые,Как вспоминалась чья-то мать,Как в "сонник" прятались цветные,А через карту – за всю масть,Как было Боцману фигово,Когда в безумии глухомОн даже Бога ИеговуНазвал пархатым петухом!И раз за разом, кон за кономВсё безутешней он грустил,Вслед за своим магнитофономЧего-то там ещё спустил…Они уже играли долго,А за окном внизу, в пылиСтояли – бежевая "волга"И голубые "жигули".От той видавшей виды "трёшки",Что отдыхала во дворе,Разило изредка немножкоТаким изысканным амбре.Причина всем была известна:Там, во дворе, недогуляв,Знакомая собака ВестаЛюбила ездить в "жигулях".И вот, когда вспотев в рубахе,Исторг хозяин слабый стон –Любимейшая вещь собакиБыла поставлена на кон!В тот миг, когда назрела драма,И Молодой, прикрыв глаза,Поставил наугад на дамуИ на бубнового туза,Когда, казалось, небо рухнетИль потолок над головой,Раздался с боцмановской кухниПротяжный жалостливый вой:Там с ощущением блевотным,С трудом жуя мясной гуляш,Скулило бедное животноеПо милым сердцу "жигулям"!Уж был забыт соседский БобикИ с прошлой выставки медаль –Лишь ощущение тревоги:Хозяин Боцман банк метал!Ругаясь вычурно и длинно,Представил он себе на миг,Как назовёт его Галина,Что скажут Зюзя, Воловик?И так, уставившись в пространствоСтеклянным взглядом, как сова,Он отрешенно и бесстрастноКолоду эту тасовал.От напряженья сердце сжалось,Струились капли по лицу…Развязка, в общем, приближалась,Шпилёвка двигалась к концу.Рукой размазав пот холодный,Как тигр, выгнувшись в спине,Он резко повернул колодуИ вдруг застыл, остолбенев.В глазах, багровых от бессонниц,Угас железный блеск рублей:Там, под девяткой снизу, в соннике,Лежал нахальный туз бубей!Но как бы ни было там горько,Кошмар стараясь позабыть,Он снял туза, валета с горкиИ прошептал: "Не может быть!Не может быть!" - он карты бросилИ вслед приёмник пробасил:"Не может быть!""It is impossible" -Ворвался голос "Би-Би-Си"."Не может быть!" - звучало вескоШальное эхо над Москвой…"Не может быть!" - кричала Веста,Уткнувшись в лапы головой."Не может быть!" - во сне бредовомВорчал угрюмый Воловик,И только голос МолодогоСказал: "Бывает… Се ля ви!"Как пишут языком газетным,Усталый, но довольный онСпокойно встал, забрал кассетник,Потом – ещё магнитофон,Ещё какие-то там вещи –Все те, что выиграл… ПотомОн подошёл к хозяйской вешалкеИ снял то самое пальто.А через две минуты юзомУ светофора пригуляв,Он по Варшавке мчался к ЗюзеНа этих самых "Жигулях".Наверно, было бы уместноПрочесть мораль, читатель вам.Но что же сталось с бедной Вестой? –Предвижу возглас милых дам.Так пусть сомнения развеются:Собрав последние рубли,Хозяин Весты, он же – Вейцман,Купил ей снова "жигули"! 1985 г.